Путь на Грумант. Чужие паруса - Страница 122

122

Четыре человека с трудом ворочали правильное весло, служившее на плоту рулем; громоздкое сооружение из толстых бревен корабельной лиственницы медленно поворачивалось на излучинах реки.

Старшой сплавщиков, огромный, звероватый на вид мужик, подбадривал товарищей, кричал и размахивал руками.

— Степан Бородатый, Степушка, — гремел по реке густой голос, — нажми, милай, нажми еще, родненький! Чтоб тебя… упустил, окаянный, борода проклятая, родимец те расшиби! Э-э, Степан Глазастый! — И старшой стремглав бросился на нос плотовища. — Эх, мало, видать, драли лупоглазого черта, живости нисколько в тебе нету!

Старшой приналег на шест, помогая отвести приткнувшийся к берегу плот.

— А ну, ребятушки, припади на сю сторону, — снова покатился бас по реке.

— А ну, вместе, а ну, разом!

Навстречу плоту, по другую сторону излучины, шел под веслами небольшой карбас. На суденышке сидело четыре человека: один на руле и трое на веслах. Четыре пищали были аккуратно уложены на дне карбаса, тут же лежали туго перевязанные заплечные мешки. Одеты все четверо были одинаково: грубошерстная вязанка, сверху легкие меховые куртки. Толстые суконные штаны заправлены в бахилы — сапоги с мягкой подошвой, на головах высокие войлочные шляпы с узкими полями.

Это были Степан Шарапов и его товарищи. Как ни торопился Степан, а за хлопотами время летело быстро. Вот и август, последний летний месяц, позолотил листву на деревьях, а выгорецкие скиты все еще были далеко.

Задумался Степан, уставив неподвижный взгляд на дремучие онежские леса, со всех сторон обступившие реку.

— Степан, слышишь, будто кричит кто-то, — прислушиваясь, сказал один из гребцов, — ругается будто. — Не слышу, Петя, — встрепенулся Шарапов. — Ну-к что ж.

— Побей меня бог, — вдруг сказал загребной, приложивши к уху крупную ладонь. — Побей меня бог, ребята, — повторил он, — ежели это не Онуфрий Иванович, кормщик… На лодье «Никола Мокрый» вместе на Грумант хаживали. — И здоровяк загребной, русоволосый и голубоглазый, расплылся в радостной улыбке.

— Он самый, — подтвердил Тихон, второй гребец, — завсегда Онуфрий для бодрости крепкое слово любит.

— Голос-то у него не приведи господи, словно колокол…

Гребцы снова нажали на весла. Вскоре за поворотом показалась тяжелая громада плота.

— Онуфрии Иваныч! — закричал русоволосый. — Как здравствуешь, откеда бог несет?

Старшой на плоту посмотрел из-под ладони.

— Федя! — раздался могучий голос. — Федюшка милай! — Голос внезапно оборвался, старшого качнуло. Плот опять приткнулся к берегу, на этот раз основательно.

— Крепись к соснам, ребята! — услышали плотовщики. — Отдохнем… Гребись, Федя, к нашему шалашу ушицу хлебать. Ушица знатная, зови товарищей, на всех хватит.

Плотовщики с охотой привязали мочальные веревки за стволы толстенных сосен, и плот надежно встал у берега. Степан с товарищами, поздоровавшись с плотовщиками, уселся возле шалаша, крытого зелеными еловыми ветвями.

О Степане, грумаланском герое, все были наслышаны, все были рады его видеть.

Наевшись досыта жирной ухи и разваристои пшенной каши, мореходы закурили трубочки.

— Вот и гляди. — Онуфрий ткнул ногой по бревнам, — много ли такого добра в наших лесах осталось? И платят за порубку и за сплав сходно — выходит, нам вроде и на промысел в море идти незачем… Вот мореходы-поморцы и в лесу и на сплаве… здесь вот, на плоту, вся артель с «Николы Мокрого». — Онуфрий Иванович захрипел трубочкой. — А сердце болит, — добавил он, помолчав, — сами-то что без леса делать будем? Без леса и мореходству нашему конец. Ну, а ты, — обратился Онуфрий Иванович к Степану. — Ты здесь какую корысть блюдешь? Поведай нам.

— Я-то? Ну-к что ж. — Степан расправил бороду. Наступила очередь Степана рассказывать. Храня молчание, мореходы усиленно дымили трубками, поплевывая в мутную онежскую воду.

— Н-да, дела-делишки, — промычал Онуфрий Иванович. — В скиты ныне всякого народу набежало, от забот матушки Лизаветы оберегаются. Озверел народ — себя не жалеет, а уж брата своего, человека… Бывает, зайдешь в скит, а оттель живым не выйдешь. Большаки выгорецкие беглых прикармливают, а те волками по лесам рыщут… Чужому человеку к скитам не подойти.

— А мы в монастырь сначала идем, там келарь отец Феодор, знакомец мой, авось поможет, — скороговоркой вступил Петряй Малыгин. — Православные скитов не жалуют, и ежели можно, всегда выгорецким старцам свинью подложат. Так-то думка моя.

— Монастырских святых отцов на выгорецких праведников решил натравить?.. Неплохо, — отмахиваясь от комаров, одобрил Онуфрий Иванович. — Пусть Собаки перегрызутся. Авось вам на пользу…

К вечеру, наговорившись вдоволь, друзья разошлись. Тяжелый плот оторвался от берега. Опять сплавщики торопливо забегали с места на место, помогая плоту выйти на середину реки. Опять покатился по берегам бодрый, густой голос старшого…

Плот давно скрылся за крутым поворотом, а до слуха Степана и его товарищей все еще доносились крепкие слова Онуфрия Ивановича.

— Степан Бородатый, Степушка милай, ткни шестом, ткни справа-то, ощщо ткни!.. Ох, чтоб те анафема, черт бородатый!.. Слева ткни, шестись, дьявол, знай шестись!..

Еще несколько плотов из корабельного леса встретил на своем пути Степан Шарапов. По берегам реки то здесь, то там работали люди: они подкатывали срубленный лес к реке, вязали плоты. Плоты сплавляли к Белому морю в село Усть-Янское. Много знатных мореходов — архангелогородцев, кемлян, мезенцев — узнавал Степан с товарищами среди лесорубов и сплавщиков. Много поморских кораблей осталось в этом году в становищах без кормщиков, без промысловых артелей.

122