Путь на Грумант. Чужие паруса - Страница 142

142

На четвертый день ветер успокоился. Утром, открыв глаза, Химков увидел яркий свет. Солнечные лучи вливались узкими полосками сквозь щели палубного люка. Городков спал, тяжело и часто дыша. Спертый сырой воздух давил грудь.

Химков открыл крышку люка, сразу стало легче. Он выбрался на палубу, влез на обломок бизань-мачты, внимательно стал оглядывать горизонт: не покажется ли парус проходящей лодьи? Но тщетны надежды — паруса не было.

Вернувшись в поварню, он удивился. Семен сидел под люком и, упершись спиной в лестницу, точил свой нож.

— Ожил, — обрадовался Иван, — а я думал…

— Спасибо, Иван Алексеевич, без тебя… — Семен благодарно взглянул на Химкова. — Дьяволы, что с ногой сделали, боюсь, загниет. — Он попробовал острие ножа на пальце. — Дак решил отрезать… — Городков перетянул жгутом ногу выше колена и подвинулся ближе к свету.

— Помоги, Иван Алексеевич, подержи ногу-то. — И Семен спокойно стал отделять ножом суставы разбитой голени. — Вот и все, — сказал он с горькой улыбкой, вытирая запотевший лоб.

Затишье недолго баловало мореходов. Опять поднялся ветер. Волны снова и снова перекатывались через палубу лодьи. Медленно шло время в темной поварне. Дни и ночи смешались…

Однажды страшный удар разбудил Химкова. Хлестнули палубу брошенные ветром тяжелые брызги. Над его головой с грохотом прокатились соленые потоки. Лодью швырнуло в сторону, стремительно повалило куда-то в пропасть… Взвизгнув, бросилась на грудь Химкову перепуганная собака. Точно проливной дождь ворвался в поварню: пазы на палубе раздались, и вода текла как сквозь решето.

В непроглядной тьме, вцепившись в борта койки, сжавшись в смертельной тоске, Иван ждал конца. Но лодья и на этот раз выдержала. Вздрагивая, словно большое испуганное животное, она медленно выходила из пучины.

Остальные валы были меньше, удары слабее. Сон больше не приходил. В голове Химкова, словно в бреду, стремительно и бессвязно сменялись воспоминания, вставали картины прошлого. Время шло, слух стал улавливать какие-то странные звуки: не то журчала вода, не то кто-то плакал жалобно, точно ребенок. «Неужто Семен?» — не понял Химков.

— Семен, — позвал он, — ты что?

Все стихло. «Показалось», — подумал Иван. Но приглушенные всхлипывания раздались снова.

Химков придвинулся вплотную к товарищу, ласково провел рукой по вздрагивающей спине.

— Сеня, что горевать, брось. Вернемся ежели, помогу, не оставлю в беде. Городков шевельнулся.

— Федюшка, — прохрипел он, словно чья-то рука сдавила ему горло, — Федюшка… Ваня, — вдруг страстно заговорил Семен. — Я по пьяному делу табак забыл в городе купить, мучился все без табака-то. Так он, так он: «Дяденька Семен, говорит, не тужи, я тебе табачку принесу, у немцев на бриге выпрошу».

— Городков всхлипнул. — В прошлом годе дружок мне рассказывал, — снова стал он шептать. — В Питере на купецком новоманерном судне зуйком плавал. Мучили его матросы, били зря, терпел, говорит, все… И случилось так, пропал у боцмана золотой… Ты слышишь, Ваня? И он сказал на зуйка. Послушали матросы боцмана, решили наказать килеванием за воровство. Мальцу шестнадцать лет в те поры было… На коленях просил, перед иконой клялся — не поверили… Так и протащили под килем на веревке. Как жив остался — один бог знает… Страшное он мне за чаркой поведал, не стерпел зла, ночью боцмана топором зарубил… Сказать тебе, Ваня, и пьян я был, а не мог с убивцем сидеть, ушел и дружбу бросил… Не мог лютости понять… А сейчас, сейчас, Ваня, — Городков заскрипел зубами, — понял, через Федюшку понял. И плакал я от лютости, — с дикой страстью говорил он, — боялся, в живых не останусь, боялся, некому будет за Федюшку горло тем зверям перегрызть.

Горячая волна охватила Химкова. Страстные слова друга зажгли его душу.

— Отомстим, Сеня, за Федюшку, за всех отомстим. Невинного кровь — беда; отомстим. — И он крепко обнял товарища.

Еще не раз вода потоками заливала поварню, но друзья не замечали яростных атак разбушевавшегося моря. Прижавшись друг к другу, они говорили о том, что волновало их сердца.

— А почему, Ваня, — шептал Семен, — каждая копейка, каждый кусок хлеба нам во как приходится? Гляди, зимой мы во льдах погибали. А что заработали? Хворобу на старость… А сейчас от вражьей руки мученья принимаем. Живы будем, опять домой с пустыми руками, а дети пить-есть хотят. Мало им моря, — гневно говорил Семен, — живи, радуйся, зверя промышляй, рыбу лови — всегда сыт будешь. Так нет, не хотят разбойники честным трудом жить, все чужбину хватают.

Шло время. Ветры и течения носили в безбрежном Студеном море разбитую лодью. Друзья бережно расходовали свои запасы, их хватило на двадцать дней. Вторые сутки Химков был без воды. Последний раз он отдал свою долю — ложку ягодного сока — другу. Семен поправлялся медленно, нога гноилась и болела. Потеряв много крови, он с трудом восстанавливал свои силы.

А море было спокойно. Лодья плавно покачивалась на небольшой волне. Только небо было темное, осеннее.

— Дождика бы! — молил Химков, с надеждой глядя на черные тучи.

Но дождя не было. К полудню показалось солнце, небо очистилось, и последняя надежда утолить жажду исчезла. Вдали показались фонтаны. Киты прошли совсем близко от лодьи. Солнце отсвечивало на блестящих, словно отполированных спинах животных. С сожалением Химков проводил взглядом китовое стадо. Точно дразня мореходов, из воды показалась усатая круглая морда нерпы, еще одна. Тяжело вскинулась большая рыба. И тут, глядя на нее, пришла спасительная мысль.

142