Путь на Грумант. Чужие паруса - Страница 72

К оглавлению

72

Уже через три дня олениха спокойно встречала людей, а на пятый день Степан попробовал подоить ее, подпуская сначала к вымени теленка.

Так Федор получил белое, жирное, питательное оленье молоко. С жадностью выпивал он из рук Ивана несколько ложек, еле слышно благодарил и, уронив голову на постель, опять забывался.

— Эх! Как я не сделал этого раньше! — казнился юноша.

Шарапов вспомнил, что против цинги хорошо помогает порошок из сухого ягеля, размешанный в оленьем молоке. Стали давать и это лекарство.

Но видно было по всему, что дни Федора сочтены. Он все реже приходил в сознание.

— Кончается, видно, Федор-то, — тихо сказал однажды Шарапов. — Недаром цингу черной смертью зовут. Видишь, как почернел…

Но вдруг после мучительной ночи к утру Федору стало как будто лучше.

— Ваня, позови Алексея… — внятно сказал он.

Химков склонился над больным.

— Ну, кажись, все, Алеша… Прошу крест надо мной… Мать-старуха… приведется вам домой вернуться, не обдели… Обидел кого… простите, други… винюсь… — Это были его последние слова.

Мореходы поклонились в ноги умирающему.

— Прости и нас! Не унеси зла с собой… Скупые мужицкие слезы жгли глаза поморов… Первым очнулся Степан.

Вот. Втроем остались. Давайте проводим Федора. И мореходы торжественно запели поморское погребенье:


Как огонь, разгораемся
И, как трость, исполеваем.
Как мгла, восходим
И, как прах, без вести бываем.
Как облак, распространяемся
И, как трава, усыхаем.
Как говор водный, надымаемся
И, как искра, угасаем…

Похоронили Федора невдалеке от избы, под скалой. Когда тело опускали в могилу, грумаланам захотелось покрыть его самым дорогим, что было у них здесь. Степан принес синее шелковое новгородское знамя с древней лодьи. Этим знаменем и обернули Федора Веригина, одного из тысяч безвестных тружеников Студеного моря…

Три тяжелых камня навалили поверх могилы. Иван посадил в холмик ярко-красные цветы.

Выполняя последнюю волю покойного, над ним поставили большой деревянный старообрядческий крест с копьем и тростью.

Всю ночь после похорон Алексей лежал с открытыми глазами, и думы, одна другой тяжелее, томили душу. Опять вспомнился кормщик Амос Кондратьевич Корнилов, Настасья, дети. «Поди, не узнают отца-то. Не узнают… Увидят — так узнают. Только увидят ли?»

Глава двадцать седьмая

НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ

Вскоре после смерти Федора зимовщиков ждало еще одно потрясение: они встретили на острове людей. Но что это были за люди!

Произошло это так.

Однажды ранним утром, когда тень на солнечных часах подходила к пяти, Степан и оба Химкова хлопотали возле лодки, снаряжая ее в новое плавание. С моря дул мягкий ветер, небольшие волны, словно торопясь, выплескивались на гальку и, сердито журча, сбегали обратно. У самой кромки прибоя лежал медведь. Положив голову на вытянутые передние лапы, он одними глазами следил за действиями людей.

Когда все было готово, Алексей взял правило и взглянул на сына:

— Трогай, Ванюха.

Лодка плавно сошла с места. Юноша на ходу вскарабкался на борт и расправил парус. Зашумели, захлопотали под днищем «Чайки» волны.

— Путем-дорогой! На все четыре ветра! — донесся голос Степана. — Обратно скорее, с удачей жду!

Оставшийся на берегу, Шарапов прощально махал рукой, пока быстрая лодка не скрылась за черным утесом.

Шло шестое лето. В этом году оно выдалось теплое, раннее. Полуночные ветры за неделю взломали и вынесли прочь лед из пролива, и сейчас, в середине июля, море было чисто.

Пользуясь хорошей погодой, Химков решил навестить старое зимовье, привезти оставшиеся там клыки, собранные на моржовых кладбищах.

Благополучно миновав сувои Крестового мыса, «Чайка» проходила птичьи базары. Ветер усилился; осиновка набирала и набирала скорость. Что ни час, то добрых двенадцать верст оставалось за кормой.

Проведя лодку через опасные места, Алексей отдал руль сыну и лег отдохнуть: собираясь в дорогу, он почти не спал прошлую ночь.

Довольный, юноша пересел на кормовую банку, по-хозяйски подправил парус и, подставив лицо свежему ветру, вполголоса затянул какую-то песенку.

Медведь дремал. Но он открывал глаза и настораживался всякий раз, когда лодка кренилась или, по вине замечтавшегося рулевого, хлопал парус.

Время шло незаметно. Когда мореходы оказались на Моржовом берегу, у заливчика Спасения, солнце давно перевалило за полдень.

Иван с радостным волнением осматривал знакомые места. Вот высится тяжелый крест из серого плавника, поставленный ими в память своего спасения. Вдали виднеется ущелье, где стоит старая избушка. Черные скалы торчат на отмелом берегу. Все по-прежнему, будто вчера, а не годы назад покинули зимовщики эти безрадостные, но ставшие какими-то родными берега.

Не доходя избы, Алексей вдруг удивленно остановился и, нагнувшись, что-то поднял с земли. Иван увидел у него в руке обрывок красной материи.

Кормщик молча рассматривал неожиданную находку.

— Здесь кто-то был, Ванюха. Люди были, — сдерживая волнение, сказал он. И добавил, пробуя разорвать лоскут: — Недавно брошен, крепкое еще сукно-то.

И тут, на мокром желтом песке, они заметили следы человеческих ног.

Алексей присел на камень и трясущимися руками набил трубку сухим мхом. Юноша выжидательно глядел на отца; вместе с радостью в сердце закрадывалась непонятная тревога.

— Что за люди? Откуда? Как попали на остров, где находятся сейчас? — вслух недоумевающе рассуждал Алексей.

72